Сорри еще раз. Вот нашла из своего давнишнего доклада :
Пожалуй ,только один современный автор держит читательскую аудиторию (как «высоколобую»,так и предельно демократическую ) в напряжении.Это Виктор Пелевин. Последний роман «ДДП. Из ниоткуда в никуда» широко обсуждается как «на кухнях», так и в интернетовских «сетях» . Многим читающим людям важно понять вектор авторской мысли, увидеть его глазами Время, ощутить атмосферу «быта» и «бытия».Найти в том и другом самого себя. Массовая литература, ориентированная в последние годы все больше на усредненного ,предпочитающего «чтиво» чтению читателя, не ведет разговор «о времени и о себе»,не меняет ничего принципиально в душе человека. Но должна ли менять ? Если следовать традициям отечественной классики (включая, между прочим ,и советский период, когда в лучших книгах чувствовалось сопротивление идеологическому режиму), то всегда именно и з м е н е н и е жизни к л у ч ш е м у (более человечному, справедливому, нравственно чистому) и составляло сверхзадачу любого серьезного писательства в России. В последние годы цели и задачи такого рода были как бы скорректированы. И не только, думается ,условиями рынка. Как-то незаметно из нашей литературы ушло то, что составляло ее «визитную» карточку. ПАФОС и СМЫСЛ. Поговорим о потере первого. Кто из нас, учившейся в советской школе (училище, гуманитарном вузе) не усвоил с младых ногтей гражданский пафос русской словесности? У кого в самом хорошем, задушевном, смысле не дрогнет сердце при воспоминании о пушкинском «Пророке»?... Кто с воодушевлением не цитировал «К Чаадаеву»? Для большинства неспециалистов не важно, что впоследствии с горечью раскаивался в своей поспешности ,не без исторического основания считая, что «вышел рано, до зари» Не все способны оценить силу пушкинского вопроса : «Зачем стадам дары свободы ? Их должно резать или стричь…». Программой не предусматривалось исследование глубины и диалектики гениальной мысли. Но пафос служения Отечеству, пафос предназначения поэта и поэзии «глаголом жечь сердца людей» никогда со счетов не сбрасывался. Более того – культивировался. Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы! Мой друг! Отчизне посвятим Души прекрасные порывы! ИЛИ Товарищ! Верь взойдет она, Звезда пленительного счастья! И на обломках самовластья Напишут наши имена Пушкинский гражданский пафос был, как известно, поддержан некрасовской формулой : «Поэтом можешь ты не быть. но гражданином быть обязан».Более сложнее и даже как-то загадочнее для некоторых «школяров» звучало лермонтовское признание в «странной любви» к своей многострадальной и «нищей» родине. Пафос русской поэзии (включая щедринское «Люблю отчизну до боли сердечной…» в советскую эпоху был с лихвой поддержан знаменитым евтушенковским : «Поэт в России больше ,чем поэт». Пафос бережно, как факел с вечным огнем ,передавался из поколения в поколение. И вдруг… Вместо пламени возник…едкий дым. Весьма раздражающий прежде всего маститых школьных учителей.(Как оценить,допустим, антипафос созданного Пелевиным для юношества «Омон Ра»?). Потом и дым развеялся. Пафос стал мало - помалу подвергаться иронии. Потом и вовсе растворился в пустоте (идеологической ,в том числе). И сегодня полноценный – традиционный ,узнаваемый предыдущими поколениями советских людей пафос практически не возможен. Рискну высказать мнение,что отечественная литература от откровенного цинизма, допустим, позднего Сорокина вряд ли что-нибудь существенное приобретает.Гораздо продуктивнее промежуточный – иронический период,когда в ткани произведения одновременно существовали как бы два пласта культуры – еще пафосный и уже лишенный оного – «реальный». От соотношения этих качеств сознания рождались в голове читателя и горькие мысли , и необъяснимая тревог, и душевная боль. Но… Ирония Виктора Ерофеева ( «Жизнь с идиотом»), Татьяны Толстой («Кысь»),Андрея Битова требует особого истолкования подтекста и потому излишне «грузит» массового читателя. В ходу все более развлекательные бестселлеры. В них нет прозрения. Они не обогащают. Писателям все чаще дают понять, что Время,якобы, не зовет их в наставники, поводыри. Люди преспокойно обходятся без «золотого Слова, со слезами смешанного». Но какой в итоге может стать страна люди, лишенные потребности в Слове –традиционном, пророческом , живом? Такую страну и таких людей нам показывает Виктор Пелевин. Причем, практически в формах «критического реализма». Те, кого он изображает ( далеко не интеллигенты в последнем «ДПП») с восторгом узнают себя. Интеллигенция, впрочем, тоже черпает из пелевинских бестселлеров важную информацию, позволяющую ей так или иначе само идентифицироваться в современном мире. «Высоколобым», как правило, адресованы у Пелевина предисловия. В них –ироничных и ернических ,на первый взгляд, - точно передано атмосфера времени. Из них вполне вычитывается некий «прогноз» на будущее. Какая же всех нас ожидает «жизнь духа» о одной отдельно взятой стране - России пост перестроечной . Согласитесь, как многое было уже объяснено профессиональным филологам в «Предисловии» к роману «Поколение «П». Помните ? Герой – гуманитарий Татарский - уже было согласился на неизбежную для советского словесника участь: «пустую аудиторию в Литинституте, подстрочник с узбекского или киргизского , который можно зарифмовать к очередной дате, а по вечерам – труды для вечности» (2,13. ( Невольная параллель с судьбой Льва Одоевцева – героя романа А. Битова «Пушкинский Дом»). Бывший студент филфака , казалось бы, всей душой и сознанием смирился с условиями, диктуемыми «застойным периодом», но Время вдруг резко изменилось. И молодой человек, оказавшись в ситуации идеологической пустоты (очень смахивающей на искомую интеллигенцией «свободу») резко пересмотрел свои планы на будущее: ушел работать в рекламу. А что же Вечность,о которой так много твердили ему на филфаке? Татарский осознал, что «вечность существовала только до тех пор , он искренне в нее верил и нигде за пределами этой веры ее, в сущности, не было. Для того, чтобы искренне верить в вечность, надо было ,чтобы эту веру разделяли другие,- потому что вера, которую не разделяет никто, называется шизофренией» ( 2,14 ). У героя Пелевина произошла полная перестройка сознания (как, кстати, и у Петра Пустоты из романа «Чапаев и Пустота», и у Андрея из «Желтой стрелы»). Способствовал же этому по-своему по-своему гениальному «прорыву» один внешне обыденный эпизод. Татарский увидел на витрине магазина запылившуюся пару уцененных ботинок. Их украшали некогда щегольские (а теперь крайне нелепые ) пряжки ! Молодой человек идентифицировал себя с этим никого уже по большому счету не интересующим, но когда-то модным товаром. В итоге он признал ненужность того, что так старательно сберегало его сознание – ВЕЧНОСТЬ, которую «вставляли в голову в одном контейнере с природоведением и неорганической химией…»( 2,15). Итак, Вечность – достояние того, кто хоть изредка о ней вспоминает? О Литературе вспоминали только единицы – учителя, студенты,писатели. Для большинства она хоть и изучалась насильственно в средней школе, не являлась чем-то обязательным и жизнеопределяющим. О ней после получения аттестата зрелости можно было просто забыть. Большинство наших современников о ней просто не догадывалось. Вечность не выдерживала конкуренции с повседневной реальностью. Правильно ли это? Или угрожает бедой –трагедией забвения чего-то Главного? Есть ли смысл в Вечности ? Прячась за иронию, Пелевин задается этим нешуточным для русской интеллигенции вопросом: Ч то такое вечность – это банька, Вечность – это банька с пауками. Если эту баньку Позабудет Манька, Что же будет с Родиной и с нами? ( 2,16 ) Не правда ли, филолог при желании может усмотреть в этой получастушке ассоциативную связь с размышлениям о смысле жизни Аркадия Свидригайлова («Преступление и наказание»), отзвуки иронических песен о «баньке» Владимира Высоцкого?… Что же произойдет – забудь Манька баньку? Скорее всего, помимо воли и «Манек», и «Петек», и даже Татарских случится высвобождение сознания от всякого рода «ложного знания». Не об этом ли написан один из лучших романов Пелевина «Чапаев и Пустота» ? Сознание , впрочем, не долго будет пребывать в блаженном состоянии вакуума. Уже очень скоро оно заполнится тем, что способно дать человеку хотя бы малейшую иллюзию осмысленного существования Вспомним, что о герой последнего романа Пелевина («ДДП Из Ниоткуда в Никуда») всерьез интересуется кабалистикой и всецело зависит от случайно попавших в поле зрения цифр. Мало-помалу к жителям прежнего СССР придут иные смыслы. Иное знание. А со вчерашним –учебно -традиционным содержанием ( историческим, нравственным, духовным ) новое поколение героев (и, похоже , самих писателей) рвет безоговорочно. Классическое содержание и пробужденный им пафос постепенно выйдут из употребления ? Изучение культурного наследия станет уделом узкого круга специалистов ? степени не . Классика станет объектом пошловатой пародии ? Пока это только вопросы. Идет борьба. Но предисловие к последнему роману Пелевина настораживающе: Товарищ, тырь. Товарищ ,верь. За дурью дурь. За дверью дверь. Здесь и сейчас пройдет за час. Потом опять теперь.
Семь бед – один переворот. За кедом кед. За годом год. И только глупый не поймет. Что все наоборот…(3,4) В нем – горькая ирония человека, окончательно потерявшего вектор движения – смысл жизни. Он уже даже не в свободе. Не удовлетворяет наслаждение миром «здесь и сейчас». Неужели сознание тоскует по искреннему желанию во что-нибудь свято и безоговорочно верить? Не в цифры – в Добро и Зло, Жизнь и Смерть, Правду и Ложь… Да, пафос (вернее, доверие к нему) сменился в нашей литературе иронией. Далее путь, как известно из практики литературы начала века ( Блок, Белый, Сологуб …) лежит непосредственно к Смерти.Помните в «творимой легенде»? «Пришла великая царица Ирония …и сняла …покровы, один за другим. Обнажилась великая печаль ,неизбежная противоречивость всякого мира, роковое тождество совершенных противоположностей. И тогда предстала им последняя ,и сильнейшая из богинь дивного мира ,утешающая последним ,неложным утешением, Смерть»(4,89). Может быть, не случайно эта философский мотив доминирует в пелевинском творчестве последних лет ?
Последний раз редактировалось Людмила 29 апр 2011, 21:19, всего редактировалось 1 раз.
|